Жительницы Казани Евгения и Талия вместе уже больше 12 лет. Восемь лет назад они практически одновременно забеременели и родили мальчика и девочку. Через несколько лет Давиду — сыну пары — поставили диагноз: расстройство аутистического спектра. С этого момента жизнь семьи сильно изменилась: Талия, которая успешно работала в сфере гидрогеологии, вынуждена была оставить должность и ухаживать за ребенком. Прошло еще несколько лет — и в России ужесточили законодательство о запрете "гей-пропаганды" и признали "движение ЛГБТ" "экстремистским". Дальше — война с Украиной, которая также ударила по психологическому состоянию семьи. Евгения и Талия приняли решение уезжать. Чуть больше года назад они улетели сначала на Кубу, оттуда в Мексику и в итоге оказались в США.

Евгения и Талия (просили не называть фамилии, они известны редакции) познакомились 12 лет назад на дне рождения общей подруги. С тех пор в этот день они празднуют годовщину их семьи.

Евгении — 36 лет, она родилась и выросла в Альметьевске (Татарстан). В 20 лет она переехала в Казань, окончила КГТУ (КАИ) имени Туполева. Позднее Евгения устроилась в крупную компанию, которая контролируется государством. Называть ее она не хочет.

Талие — 40. Она родилась и выросла в Казани. Получила два высших образования по направлению гидрогеология, работала по специальности.

— Мы познакомились, когда мне было 24 года, а Талие — 27. К этому времени наши близкие уже знали о нашей ориентации; у нас это были не первые отношения с девушками. Так что особых проблем с близкими не было, когда мы начали встречаться. Но и радостным событием для них это нельзя было назвать, — вспоминает Евгения.

Через несколько лет Талия и Евгения забеременели — практически одновременно. Донорами стали их давние друзья, которые в первые месяцы жизни малышей участвовали в их жизни. Но потом прекратили.

Прошло ещё немного времени, и семья узнала, что у их сына Давида — расстройство аутистического спектра. С этого момента жизнь Евгении и Талии кардинально изменилась. Талие пришлось оставить работу.

Из-за российского законодательства о запрете "гей-пропаганды" Евгения и Талия научили свою дочь обманывать — в детском саду Алисе приходилось говорить, что Женя ей — тётя. Осенью 2023 года Верховный суд России признал несуществующее "международное движение ЛГБТ" "экстремистским". Талия и Женя каждый вечер обсуждали, что им удалось прожить ещё один день без доноса.

Тем временем война с Украиной шла уже не первый год. Семья приняла решение бежать в США. Для этого им пришлось преодолеть несколько границ, пережить задержания и массу бюрократии.

О жизни ЛГБТ-семьи в России, эмиграции и новой жизни Евгения рассказала в интервью "Idel.Реалии".

Семья и дети

— Евгения, когда вы с Талией приняли решение, что хотите иметь детей? Насколько сложным это решение было для вас обеих?

— Я всегда знала, что у меня будут дети — это был лишь вопрос времени. Это было сложно, потому что у нас исключена вероятность случайного зачатия — нужно было предпринять много усилий, чтобы оказаться беременной.

Наши отношения с Талией — крепкие и доверительные, мы совпадаем в основных жизненных взглядах. Поэтому мы были готовы иметь детей в нашей семье. Мы понимали: годы идут; если мы хотим детей, то затягивать с этим не нужно. Тот факт, что мы обе будем рожать, долго не обсуждался, решили, что сделаем это практически в одно и то же время, чтобы дети были ровесниками и могли играть друг с другом.

Кроме того, на наше решение рожать обеим повлияли российские законы, согласно которым одна из нас, которая бы не родила, не являлась бы законным родителем этого ребенка. Представьте себе: ты ждешь этого ребенка, узнаешь его, любишь, растишь, но ты не мама — и, если что-то случится, это не твой ребенок.

Таким образом мы с Талией вместе родили детей — с разницей в три с половиной месяца. Талия родила нам девочку Алису, а я мальчика Давида. Это было прекрасное время совместного декретного отпуска. Сейчас детям уже по 8 лет.

— Тяжело было найти доноров?

— Нам не пришлось долго искать доноров. Так получилось, что у нас были хорошие друзья, которые были не против детей. Мы дружили с ними лет десять. Мы сразу определили роли: в документах в графе "отец" у детей будет прочерк, но они могут участвовать в жизни детей, оставаться с ними и помогать финансово.

В первые полгода так и было, но сейчас они не хотят участвовать в жизни детей. Этот факт нас не расстроил, потому что родители — мы, это наши дети.

— Когда вы узнали, что у сына — расстройство аутистического спектра (РАС)? Как жить ребенку с таким диагнозом в России?

— Давиду был один год, когда моя жена впервые произнесла слово "аутизм" по отношению к нашему ребенку. Талия сказала, что он не смотрит в глаза, а в глаза не смотрят аутисты. Мой мозг со скрипом начал вспоминать, что он вообще знает об аутизме; оказалось — немного. Я отмахнулась, вспомнив фильм "Меня зовут Кхан": там герой с аутизмом не любил желтый цвет. Я сказала жене, что наш сын любит желтый — значит, он не аутист. У Давида действительно постоянно в руках было несколько разных желтых предметов (позднее я узнала, что эта избирательность, зацикленность — один из симптомов проявления аутизма).

Время шло, мы наблюдали за сыном и видели значимую разницу в поведениях почти одновозрастных детей, но списывали всё на то, что "он мальчик, он младше и вообще все дети разные".

Второго апреля 2018 года — во Всемирный день распространения информации об аутизме — моя лента пестрила постами с описанием ранних признаков аутистического спектра у детей. Я читала это несколько часов. На следующий день мы записались к платному известному в Казани неврологу. Так, в полтора года сыну поставили диагноз "аутизм под вопросом". Диагноз был не официальный, потому что в России его ставит только врач-психиатр. Сказать, что в тот момент наш мир рухнул, я не могу, так как мы совершенно не понимали, с чем столкнулись. Это случится позже.

Невролог указала нам примерно, в каком направлении следует двигаться. Мы начали искать терапию, ничего не зная об этом. Все центры, которые я находила, отказывали нам в занятиях: говорили, что ребенок слишком маленький. В одном центре Давида все-таки приняли — он там был самым маленьким. Чем старше становился наш сын, тем больше становилась заметна разница между его развитием и нормой. Мы переживали эмоциональные качели. Я постоянно прохожу разные этапы принятия диагноза Давида: от "почему мы?" до поиска виноватых.

Мы всё время ждали его первые слова, его отклик; мы ждали, что наконец увидим, как сын понимает нашу речь. Но этого не происходило. Настало время, когда стало очевидно: у Давида сложная форма аутизма с интеллектуальными нарушениями. Несмотря на титанические усилия педагогов, на нашу работу с сыном, на то, сколько денег мы продолжали тратить, чтобы вытянуть сына в развитии, это практически не давало результатов.

— Как бы вы могли оценить состояние российской медицины в части диагностирования расстройства аутистического спектра и дальнейшего сопровождения ребенка с таким диагнозом?

— В России есть система бесплатной реабилитации детей со специальными потребностями. Мы были в двух таких центрах — и в обоих специалисты не были обучены работе с детьми со сложным аутизмом. Бесплатная государственная реабилитация предоставляется детям один или два раза в год, на две недели занятий по два-три часа в день. Педагоги не могли установить контакт с моим ребенком — и я понимаю, что это действительно сложно.

Но государство отчитывается о том, что предоставляет помощь! Государство выделяет деньги на каждого ребенка. В центрах есть доктор, который по окончании реабилитации выдал нам заключение о видимом прогрессе! Это было бы смешно, если бы не было так грустно. На каждого ребенка заложено финансирование, но качественной реабилитации нет — и мы платим за занятия сами. Такие дети нуждаются в систематических занятиях: они должны быть регулярными, иметь четко поставленную цель. Мы посмотрели, что такое государственная реабилитация — и больше туда не возвращались.

Чем больше мы узнавали государственную систему для детей со специальными потребностями, тем больше нас охватывал ужас. Он достиг предела, когда мы погрузились в тему того, как живут в России взрослые люди с нарушениями развития. Мы понимали, что нам никто не поможет и наш сын будет в порядке, пока жива и здорова я. Потом это интернаты для умственно-отсталых детей, потом ПНИ (психоневрологический интернат). Если вам когда-то приходилось примерять эти перспективы к своим детям, вы понимаете, что мы чувствовали.

Мы с женой начали обсуждать, что нам нужно будет уехать. Когда-нибудь и куда-нибудь: например, в Финляндию. У нас в России был хороший доход, престижные работы, свой дом, родители. Мы думали, что примерно на пенсии нужно будет уехать ради сына в какую-нибудь страну, где он не будет страдать.

— Когда Давиду поставили диагноз расстройство аутистического спектра?

— Мы тратили большую часть нашего дохода на занятия Давида. Это обязательно включало поведенческую терапию, занятия по физическому развитию и сенсорной восприимчивости. Мы быстро поняли, что это стоит очень больших денег и это не вопрос какого-то определенного промежутка времени — эта терапия на всю его жизнь.

У меня не было проблем со стереотипами, поэтому было решено оформить инвалидность для получения финансовой помощи — чтобы хотя бы частично покрывать наши расходы на занятия. Примерно в два года сына я открыла дверь в кабинет участкового психиатра и сказала: "Это ваш новый пациент, у него аутизм, поставьте нас на учет, мы будем оформлять инвалидность". Наш врач-психиатр, оправившись от изумления, завела на сына карточку, но отправила нас со словами: "У него органическое поражение мозга, он это перерастет, приходите после пяти лет, и годам к семи мы поговорим об инвалидности".

Мы с женой не могли пустить развитие нашего сына на самотек. Мы торопились, мы боялись потерять драгоценное время, пока детский мозг гибкий, мы доставали всю возможную информацию — и мы знали, что нам нужно, поэтому действия были решительными. В тот момент мы занимались в центре "РАСкраска", директором которого является Анна Устиновская. Анна Владимировна организовала АНО "Просто другие" и занималась развитием помощи семьям с детьми с РАС в Казани. Она очень дипломатичный человек, регулярно встречалась с чиновниками, организовала открытие ресурсных групп в детских садах и ресурсных классов в школах. На одном из таких круглых столов Анна Владимировна подняла проблему неоказания ранней помощи детям с РАС в связи с отказом в постановке диагноза до трех лет. Этот разговор представителя общественной организации с чиновниками за одним столом помог нам получить диагноз в 2,9 лет.

Были торжественные обещания о том, что теперь изменятся критерии, до всех докторов будет доведена информация, что нужно обращать внимание на ранние признаки аутизма. Но, насколько мне известно, другие родители, которые пошли по наших стопам, продолжали сталкиваться с оттягиванием времени постановки диагноза и оформления инвалидности.

Дело в том, что наши чиновники привыкли решать проблемы точечно — они решают конкретную проблему конкретного назойливого гражданина. И всё — на остальных нет ни ресурсов, ни желания. Мы, граждане, прекрасно понимаем, что организация системы качественной помощи — это огромные ресурсы, деньги. Кроме того, это демократизация общества. Наше государство не имеет интереса делать это. Нашим правителям не нужны инвалиды, больные, нетрудоспособные граждане. Автократичному государству не интересно развивать в обществе толерантность и учить других уважать права каждого человека. Нашему государству дешевле и проще бросить подачку в виде пенсии, а затем закрыть недееспособного человека в ПНИ, забрав все его имущество и лишив человека всех прав.

— Лично вы как-то пытались изменить эту систему?

— По законодательству России школьным образованием должен быть обеспечен каждый ребенок. Они решают это просто: школа выдавливает детей на домашнее обучение, которых дома, конечно же, никто не обучает. В итоге дети, которым нужно очень много занятий, социализации, оказываются наедине со своим диагнозом.

Мы знали, что нашему сыну не светит никакая школа. Ему была закрыта дорога в те классы, которые были открыты общественной организацией, потому что туда набирали детей с аутизмом без интеллектуальных нарушений — с ними легче работать в условиях ограниченных ресурсов. В эти классы очереди из детей, нельзя взять всех и помочь всем.

У нас был один выход — открыть такой класс самим, своими силами. Логика была такая: если я сама открою класс, в него нельзя будет не взять моего ребенка. Это очень долгий, сложный, ресурсо и финансово затратный процесс. Но другого выхода для нас просто не было.

Я зарегистрировала АНО "Я понимаю аутизм". Я призналась себе, что считаю этот проект нежизнеспособным. Но я не могла не делать ничего. Я видела примеры, как группы родителей, открыв ресурсную площадку, постоянно искали педагогов, которых нужно длительно и дорого обучать, супервизоров, кураторов; они искали финансирование, им постоянно приходилось доказывать, что их дети достойны учиться в школе. Их дети были функционально высокими; не такие, как Давид — и даже для них все было так сложно. Моя организация существовала примерно пять месяцев, когда я передала ее другому учредителю.

Мы уехали.

ЛГБТ-семья в России

— Еще будучи в России, сталкивались ли вы с негативным отношением к ЛГБТК-людям?

— Мы всегда знали, что быть представителем ЛГБТ — не самый легкий жизненный путь, если ты живешь в России. Однополые отношения никогда не поощрялись ни государством, ни обществом. Это было то, о чем нужно было молчать и врать. Кое-кто, всем известный человек, когда-то сказал, что нам нужно жить тихо и не выпячиваться. Такие вещи говорятся только с целью поощрить гомофобию в стране. В нашей жизни были люди, которые отвернулись от нас.

Мы все живем в обществе, человек не может жить в нем и быть невидимкой. Чем серьезнее становилась наша семейная жизнь, тем больше появлялось проблем. Когда у нас родились дети и когда дочь начала говорить, проблемы вышли на новый уровень. По сути, мы каждый день нарушали закон от 2013 года о непропаганде ЛГБТ несовершеннолетним. В нашей семье не было никакой пропаганды ЛГБТ — мы просто жили, как все люди. Чтобы не нарушать закон, мы должны были ежедневно повторять нашим детям, что мы с Талией ненормальные.

У нас возникали проблемы с государственными организациями: с садиками, школами, больницами. Со мной как-то отказалась говорить педагог дочери, требуя настоящего родителя. Еще я помню изумление на лице дочки, когда меня спросили в лоб: "Вы кто ей?" Сказать "мама" я не могла, потому что они знали Талию. Тогда мы поняли, что пришло время учить дочь врать. Мне было очень больно, когда дочь, помня наши инструкции, называла меня ее тетей. Ей тоже было больно, потому что она не понимала, почему она должна говорить неправду — значит, мы делаем что-то плохое? Такое невозможно объяснить маленькому ребенку. Если мы две ее мамы, мы ее любим, наша семья счастлива, то что здесь не так? Конечно же, она часто забывалась и знакомила своих друзей со своими двумя мамами. Бывало, что потом их родители просили нас объясниться. Нас прошибал холодный пот, этот стресс не прекращался никогда.

Моя жена не могла сводить нашего сына на прием к врачу, сдать ему кровь или на вакцинацию. Потому что нужно быть законным родителем и показать документы. Мы посещали множество учреждений — и везде была ложь о нашей семье и страх быть раскрытыми.

Мы не хотим жить и, как он сказал, "выпячиваться". Мы хотим элементарных семейных прав. Это такие права, о которых гетеросексуальные семьи даже не задумываются, что у кого-то их может не быть. Это такие обычные вещи, как право навещать мою супругу в больнице, принимать решения относительно детей, иметь юридически совместно нажитое имущество. Люди даже не понимают, что мы лишены элементарных прав.

— Что вы подумали, как переживали, когда в последние годы в России начали ужесточать законодательство в отношении ЛГБТК-людей?

— В процессе войны с Украиной российское правительство постановило, что ЛГБТ-люди в чем-то здесь виноваты — и поспешило назвать ЛГБТ "движением" и признать его "экстремистским". Нелюбовь к непохожим людям заиграла в обществе другими красками. При этом государственная пропаганда систематически капает в сознания людей различные неприятные и искаженные факты об ЛГБТ-людях. В стране поощряется гомофобия на государственном уровне.

Решение Верховного суда России от 30 ноября 2023 года просто опустошило нас. Было такое ощущение, когда тебя предают. Мы не ждали от российского правительства, что оно признает дискриминацию нас, но такого решения не ждали совсем. Были законы против ЛГБТ-людей в 2013 году, в 2022-м, но как-то теплилась надежда на демократизацию общества, ведь мы все хотим верить в лучшее, иначе как тогда жить? Но когда социальную группу ЛГБТ приравняли к "экстремистской" организации, мы поняли, что они не остановятся.

Мы знаем, что мы счастливая и красивая семья. Но то, кто мы для нашей страны, никак не сходится с нашей картинкой семьи. Мы вообще для России не считаемся семьей, в которой всё хорошо, все счастливы и любимы; в глазах российского законодательства и общества мы — неудачные матери-одиночки. А сейчас еще и экстремисты, террористы и педофилы.

Это похоже на чей-то бред — и мы не сразу осознали, что это жуткая реальность. Мы просто жили как все нормальные люди. Мы делали те же самые вещи, что и другие люди, мы жили, мы учились, работали, любили, встречались с друзьями, рожали детей, платили налоги, путешествовали. И вдруг нам сказали, что мы преступники.

В январе 2024 года начались первые наказания из-за признания "движения ЛГБТ" "экстремистским", начались рейды, обвинения, задержания. До нас доходят истории, где из однополых семей забирают детей. Это происходит по инициативе воспитателей, учителей, соседей.

— А как вам удалось зарегистрировать брак с Талией?

— Нас поженили США в августе 2022 года. В штате Юта во время ковидных ограничений появилась опция регистрации онлайн. И так оказалось, что закон США не запрещал регистрировать браки между гражданами других стран. Мы узнали об этом от наших близких друзей, которые до нас воспользовались этой возможностью. Мы получили оригиналы свидетельства о браке. Этот брак признается на всей территории Соединенных Штатов, а также в других странах, где легализованы однополые союзы.

Эмиграция

— Когда вы приняли решение об эмиграции? И какие причины и факторы стали ключевыми?

— Именно давление на ЛГБТ-людей стало ключевым фактором того, что мы буквально бросили всё и внезапно бежали. Мы жили в нашей России и никогда не чувствовали себя в безопасности, принадлежа к социальной группе ЛГБТ, но события последних месяцев до нашего отъезда имели решающее значение. В то же время это решение принималось, учитывая совокупность факторов, каждый из которых подтверждал, что наша семья — нежелательные люди для текущего государственного режима.

Я уже рассказывала, что мы думали об эмиграции ради нашего сына, потому что не видели, чтобы система шла к положительным изменениям в сферах соблюдения прав человека и организации качественной помощи недееспособным людям. Но эмиграция не планировалась сейчас — это были планы из разряда "когда-нибудь и куда-нибудь".

Война с Украиной также была для нас большим ударом. Мой мир перевернулся дважды: аутизм моего сына и война. Для меня люди поделились на черное (кто поддерживает войну) и белое (кто против войны). При этом в "черную" категорию вошли те, кого мы знали много лет. Так трудно было понять, почему всё это происходит, у меня было столько вопросов, столько желания объяснить, а потом — разочарование, боль, чувство утраты людей, дома, моей страны.

Мы видели, как государственная машина гребет и наказывает несогласных. Но было очень трудно молчать и делать вид, что ничего не происходит. Я высказывалась, получала угрозы доносов.

Таким образом, к началу 2024 года наша жизнь состояла из страха, разочарования и абсолютного непонимания того, как нам жить дальше.

Пропаганда работала над демонизацией ЛГБТ-людей, в обществе нарастало недовольство: из телевизоров гражданам планомерно внушали извращенную версию ЛГБТ-человека, государство поощряло доносы за малейший намек на ЛГБТ. На моей работе ходили слухи о моей ориентации. Соседи передавали нам слова других соседей о нас. Так мы жили в последние месяцы перед бегством из дома. Каждый вечер, собираясь дома, мы с Талией отмечали тот факт, что мы прожили еще один день и на нас пока не донесли.

— Как долго вы думали об эмиграции? Насколько быстро вы с Талией пришли к единому решению

— Мы не хотели думать об эмиграции. Для нас это была страшная и непонятная тема. Мы довольно комфортно в финансовом плане жили в России, у нас были маленькие дети. Бросить всё и уехать — я считала, это не про нас. Мы уже свили наше гнездо. У меня пожилая мама, у которой больше никого нет. Я просто не могла ее оставить. Наверное, если бы не мама, мы бы бежали раньше. Это был невероятный стресс. Чтобы принять тот факт, что мы собираемся бежать из нашей страны и просить убежище, мне понадобилось время. Это было очень нелегко осознавать.

Когда мы поняли, что надо бежать, первый возникший вопрос был — куда? Мы не интересовались темой эмиграции раньше, и информации об этом у нас было немного больше, чем ноль. Мы определенно нуждались в демократической стране, где наша семья была бы легальна, и которая могла бы дать нам убежище. Мы с Талией единогласно думали именно об убежище, потому что не было никаких оснований полагать, что этот автократический режим в России исчезнет.

Поиски информации о том, куда и как люди бегут от репрессий, привели нас к Европе; конкретно — к Германии. К началу 2024 года война продолжалась уже почти два года — и Европа была закрыта для нас. Мы узнали о правиле прямого перелета, которое не могли выполнить. Получилось, что мы физически не могли добраться до стран ЕС.

Прямой перелет означает, что человек добрался до страны, где он просит убежище, напрямую из страны, где ему угрожала опасность, или без долгого пребывания в других безопасных странах по пути.

— И поэтому выбор пал на США?

— Поиск информации в интернете, по чатам привел нас к США. Мы знали, что США — одна из лучших стран по социализации инвалидов, по работе с детьми с аутизмом. Примерно в то же время я случайно узнала, что одна наша знакомая семья, где тоже есть ребенок с аутизмом, уехала в США. Мы связались с ними, и они дали нам тонну информации. Так мы узнали о программе CBP One, которая была создана для регистрации просителей убежища в США.

— Как вы оказались в США?

— Самый простой путь, чтобы добраться до Мексики и там перейти границу с США, был перелет Стамбул — Мехико. Но тогда этот путь для нас был закрыт — турецкие авиакомпании не сажали пассажиров из России и стран СНГ на рейсы до Мексики и не возвращали им деньги за билеты. Люди застревали в аэропорту Стамбула и тратили миллионы рублей, чтобы попасть в Мексику через разные страны.

Мы выбрали путь через Кубу. Мы вылетели из России 1 мая 2024 года. Это был купленный тур на Кубу с обратным билетом в Россию. Мы также заранее бронировали апартаменты в Мексике, составляли туристический план, покупали обратные билеты в Россию — это все проверялось таможенными работниками. То есть везде мы показывали, что вернемся домой, мы должны были везде доказывать отсутствие иммиграционных намерений.

С Кубы мы полетели в Мексику транзитом через Панаму. Каждый миграционный контроль в каждой стране был стрессом, ведь мы должны были изобразить из себя туристов, а все страны, которые вели к Мексике, считали нас потенциальными мигрантами; впрочем, кем мы и являлись. Мы знаем много примеров пассажиров, которых развернули по прилету в какую-либо транзитную страну. Нам повезло — мы попали в Мексику с первого раза.

Программа CBP One, созданная администрацией бывшего президента США Байдена, подразумевала, что проситель убежища должен зарегистрироваться в программе, находясь на территории Мексики, и получить номер электронной очереди. Когда очередь подойдет, придет приглашение явиться на американо-мексиканскую границу в определенный КПП-пункт в определенные день и время. Там нужно сказать офицеру слово "Asylum" — и американская сторона вас принимает.

На тот момент время ожидания очереди по программе достигало примерно 8-9 месяцев. Это означало, что надо было жить в Мексике столько времени и ждать — финансово это напряженно. Месяц проживания в Мексике обходился нашей семье примерно в $2 000. И все ждали. Если вы представляете себе такую Мексику, какая она бывает, например, в Канкуне, то это совершенно не та картина, в которой жили мы. Не по всей территории Мексики можно было "ловить дату". Нужно ежедневно посылать запрос и находиться в определенных частях Мексики.

Мексика — это интересная культура и веселые отзывчивые люди, но это очень криминальная страна. Там орудуют картели, разные криминальные группировки, происходят похищения, далее — бордели, продажа людей на органы. Мексика — опасная страна, поэтому для ожидания нашей очереди мы выбрали ее столицу Мехико, считая этот город наименее криминальным, ведь мы готовились ждать не менее полугода.

— Сколько в итоге вы пробыли в Мексике?

— Два месяца. Одна американская адвокатская компания смогла получить для нас разрешение подойти к границе, минуя очередь, по "медицинскому паролю" из-за диагноза сына. Хоть мы были невероятно рады этому, мы потратили несколько часов, чтобы решить: стоит ли нам принять это предложение или ждать своей очереди. Офицер назначил нам встречу на границе через два дня. На тот момент наша туристическая виза в Мексику истекла — мы находились в стране нелегально. Люди, получившие "дату", почти беспрепятственно летели на границу, потому что была договоренность между США и Мексикой о том, что последняя не препятствует передвижению к границе тех, кто получил "дату". У нас же не было такого документа, и мы имели все шансы быть задержанными миграционной полицией Мексики. Много людей, которые передвигались без визы и без даты, были задержаны и отправлены в Табаско — это штат Мексики, где находится миграционная тюрьма. Оттуда выпускают с предписанием покинуть Мексику — и после этого вариантов немного.

Мы решили ехать.

— Что было дальше?

— Нас задержали по прилету в приграничный город Тихуана. Мексиканские офицеры не верили, что у нас есть приглашение от американской стороны. На наши мольбы ознакомиться со всеми документами офицер бросил их в мусор. Он не захотел разговаривать с адвокатом, который был у меня на связи по телефону. Он крикнул такую фразу: "Вы русские, вы врете". Это всё было очень страшно, нас просто не выпускали из места задержания несколько часов. Мы не знали, что будет, куда нас отправят. Мы молили их отпустить нас, говорили, что у нас встреча с американским офицером, что у нас ребенок с инвалидностью, поэтому нам дали "медицинский пароль". Некоторые работники миграционной службы смотрели наши документы, но нас все равно держали.

Потом нас и еще нескольких нелегалов погрузили в автобус, забрали телефоны и привезли в другое место задержания. Нам говорили, что нас отпустят — только нужно кое-что проверить. Мы не до конца верили, потому что уже были случаи с людьми из России, которые получили "дату", полетели на границу, их сажали в автобус, говоря, что помогут им добраться — и увозили в Табаско. Эти люди пропускали день и время своей встречи, а когда и если им удавалось добраться до американского КПП, их уже не принимали, так как встреча просрочена.

Нас привезли в другой центр задержания, полностью досмотрели наш багаж. Нас привели в большую комнату с матами на полу. Это был семейный центр, там были детские игрушки, нас покормили. Мы подписывали документы, не понимая, что это — мы боялись, что это документы на депортацию. Через несколько часов нас снова погрузили в автобус и повезли в другой центр. Это было очень страшно, потому что мы ничего не понимали. Там я снова начала их умолять отпустить нас, потому что следующим утром у нас была назначена встреча с американским офицером. Они посовещались и отпустили нас.

Это было невероятное облегчение, несмотря на то, что был первый час ночи, это был один из самых опасных городов мира, и от этого стресса мы были просто на грани.

Жизнь в США

— Что происходило, когда вы оказались в США?

— Американская сторона приняла нас на бордер (на границу) четвертого июля. Для меня это знаковая дата. В Америке 4 июля — большой праздник, День независимости. Офицеры забрали наши документы, опечатали наши вещи, нас осмотрел доктор, после чего всех нас поместили в одну отдельную камеру. Это была маленькая камера без окон с двумя железными койками, унитазом и раковиной. Там было холодно, свет никогда не выключался. Нам выдали маты и фольгу, чтобы укрываться, принесли питьевую воду и еду.

На бордере, как правило, людей долго не держат — до одной недели. Далее их либо выпускают в США, либо переводят в тюрьму (детеншен). На тот момент без детеншена выпускали семьи с маленькими детьми и транссексуалов. Но были и худшие сценарии, когда в семьях одного из родителей отправляли в тюрьму, а другого родителя с детьми — выпускали в США; и самые худшие, когда обоих родителей — в тюрьму, а детей, даже самых маленьких — в американский приют. Это случалось крайне редко — в том случае, если в России эти люди работали в военных структурах и могли подозреваться в шпионаже. Мы не знали, как сложится наша судьба; не знали, выпустят ли нас вместе, или кого-то (меня или Талию) отправят в детеншен дожидаться суда там.

Программа CBP One не дает статуса беженца или получившего убежища — она регистрирует людей и дает им возможность легитимно подойти к границе и попросить об убежище. Единственный легальный способ въехать в США — это иметь визу. CBP One — это скорее легитимный способ. Пересекая границу таким образом, человека вносят в судебную систему. Министерство внутренней безопасности США предъявляет обвинение в незаконном пересечении границы. Далее должен состояться суд, где просители убежища должны доказать, что они попадают в одну из пяти групп, которые имеют право на убежище в США, и факт преследования на родине. На усмотрение властей США человека могут оставить в детеншене дожидаться суда, а могут впустить в США дожидаться суда на свободе; при этом власти могут дать множество бенефитов: например, право легально работать.

Нас всех впустили в США спустя сутки. Это были всего сутки, но это были очень долгие и трудные сутки. Дети почти не ели, особенно Давид. Из-за его аутизма он оставался голодным и отказывался от еды, потому что обстановка и еда были непривычными. Дети постоянно рвали фольгу, которая нас согревала. Каждый раз, когда камера открывалась, чтобы позвать кого-то из нас на интервью, сын подбегал к двери и не понимал, почему он не может выйти. В столовую нужно было идти с руками за спиной — и мы не могли заставить сына это делать. Это были обычные правила, к нам относились очень хорошо. Офицеры приносили сыну в камеру мандарины, потому что он ел только их. Они постоянно спрашивали, как у нас дела. Было очень уважительное отношение.

Нас выпустили через одни сутки под условно-досрочное освобождение и с часами трекерами для отслеживания нашего местоположения и для отчетности. Мы были счастливы, когда наконец с нас их сняли. Мы ходили с ними примерно пару месяцев. Они выглядят, как смарт-часы и не снимаются с руки. С ними можно в душ и в бассейн. Мы должны были делать на них селфи по запросу нашего иммиграционного офицера; минимум один раз в сутки, максимум — три. Надо постоянно заряжать часы с помощью аккумулятора, а потом заряжать аккумулятор. Если трекер разрядится, офицер об этом узнает и может зафиксировать нарушение. Трекер также отслеживает и передает наше местоположение. С нас их сняли и заменили систему отслеживания на приложение в телефоне — это намного удобнее.

— Как вы искали жилье и получили ли уже какие-либо уже документы?

— Проблема поиска жилья в Америке стоит остро, если ты иммигрант, ты только что прибыл, у тебя нет документов, подтвержденного дохода, кредитного рейтинга. Все выкручиваются как могут. Мы снимали номер в мотеле в штате Калифорния и смогли арендовать квартиру на третий день — благодаря новым русскоязычным знакомым. Стоимость аренды очень сильно отличается от штата к штату и от города внутри штата.

— Где вы в итоге остановились?

— Мы живем в Сан-Диего. Этот город считается дорогим, но нам удавалось снимать квартиры по цене ниже рыночных. Сейчас наша квартира стоит $2100 в месяц без учета коммунальных платежей.

На пятый день пребывания в США мы купили машину у русскоговорящего продавца, потому что без машины тут передвигаться проблематично. Старенькую, за наличные — $6000.

Мы выбрали жизнь в самом демократическом штате. Это было крайне важно, чтобы отношение к ЛГБТ-семьям было максимально толерантным. Также в нашем штате очень хорошая помощь для людей с инвалидностью, поэтому вопрос выбора штата у нас не возникал.

Нас выпустили из бордера с формой I-94 "пароль", которая дает нам право находиться на территории США ровно один год. В течение этого года мы подали в суд заявление на убежище и перешли в другой статус — статус иностранца, ожидающего суда по убежищу. Нам выдали разрешения на работу, номера социального страхования, государственные пособия как малоимущим.

Также мы пользуемся правом бесплатного обучения в колледже. Наши учителя потрясающие. Пока мы тянем английский до нужного уровня. В колледже разные программы, мы с Талией планируем изучить примерно те же профессии, чем мы занимались в России, чтобы дальше работать в этом направлении.

— Талия и вы работаете?

— Талия работает на доставке еды. Для устройства на эту работу нужен свой автомобиль, разрешение на работу, местные калифорнийские водительские права. В этом штате много иммигрантов, поэтому есть очереди на открытие аккаунтов. Мы ждали несколько месяцев. На жизнь зарплаты Талии не хватает, но она работает неполный день, так как мы ежедневно посещаем колледж. Есть разные работодатели на доставку, разные условия и разный доход. Мы ко всему стараемся относиться с позитивом — и это несложно в такой стране. Сан-Диего — очень красивый город, Талия развозит еду и наслаждается видами города. Иногда она сохраняет какие-то локации, где была по работе — и мы потом всей семьей приезжаем туда гулять.

Я тоже официально работаю — мне платит штат за уход за нашим сыном по причине его инвалидности. В России тоже есть такие выплаты — они называются пособием по уходу. Здесь другая система. Как только мы с Талией обе начали работать, с нас сняли государственные льготы, так как они платятся тем, у кого очень низкий доход, там есть порог доходности.

В России я продала свою квартиру — на эти деньги мы поехали. Нужно много денег, чтобы добраться до США, облетев полмира. Нужны деньги на адвоката. Нужны деньги, чтобы на что-то жить, государственные пособия (которые не все иммигранты смогут получить) не покроют аренду.

— Когда может состояться суд по вопросу предоставления вам убежища?

— Суд по убежищу включает некоторые процедуры. Первые судебные заседания — не индивидуальные, они могут объединять несколько человек. Этот суд называется master hearing, где происходит знакомство с судьей, судья ознакамливается с текущим статусом и может принимать некоторые общие решения. Этот суд может повторяться до нескольких раз, у нас их было два — и этот суд не выносит решения по убежищу. На этом суде может быть назначена дата индивидуального суда — самого важного, где вы доказываете, что у вас есть основания для получения убежища в США. Из этого суда вы выйдете с решением, одобрено вам убежище или нет.

Мы работаем с местным адвокатом, который имеет американскую лицензию. Без адвоката на суде делать нечего. Сроки ожидания индивидуального суда в нашем случае неизвестны и варьируются от 1 до 10 лет.

— Учатся ли уже в США ваши дети?

— Школьное образование обязательно, это строго контролируется. Пропущенные учебные дни фиксируются и должны быть объяснены родителями. Все дети — без исключения— идут в школу, нужны лишь документы, подтверждающие адрес проживания, с целью определения школы.

Наш сын здесь, как и дочь, пошел в школу на полный день, как и все дети. Это обычная школа, в ней есть специализированный класс. В классе 8 детей и 6 педагогов. Там очень правильно построенная, по современным и доказанным методикам, программа. Помимо школы, дети с РАС здесь получают самую главную терапию — АВА-терапию. Это поведенческая терапия, которая в России очень дорогостоящая. Она такая же и здесь, так как эта терапия задействует много человеческих ресурсов. Просто здесь мы за нее не платим. В России мы могли позволить себе занятия АВА-терапией около пяти часов в неделю, здесь же дети получают минимум 15 часов в неделю, максимум — 40 часов, если она будет заменять школу.

Кроме поведенческой терапии, здесь дети получают очень много разных сервисов: например, бассейн, логопед, музыкальную терапию, иппотерапию, физическое развитие, какие-то программы из Центра Изучения Аутизма.

За все это мы не платим. У нас с Талией есть возможность работать здесь обеим, тогда как в России Талия оставила свою работу, чтобы возить сына в различные учреждения на занятия. В России один родитель ребенка с инвалидностью прикован к нему, никто не будет находиться с ним бесплатно, пока этот родитель работает.

— Грозит ли вам депортация из-за решений новой администрации президента США?

— Теоретически нам не должна грозить депортация. Потому что мы подали заявление на убежище — и нас нельзя депортировать без рассмотрения нашего кейса. Суд должен выслушать нас, нашего адвоката и вынести решение.

— Когда в целом вы можете получить необходимые документы, чтобы продолжать легально жить в США? На что вы сейчас рассчитываете?

— Мы находимся в статусе иностранца, ожидающего суда по убежищу. Это легальный статус. Эта легальность также подтверждается тем, что органы государственной власти выдали нам документы. Мы ждем назначения даты индивидуального слушания и рассчитываем на положительное решение.

— Если власти США не упростят жизнь мигрантам, как вы намерены оставаться в Америке?

— Мы надеемся на то, что новая администрация президента если не упростит жизнь мигрантам, то хотя бы прекратит ее усложнять. Мы читаем местных адвокатов, где они пишут о случаях неоднократного нарушения прав просителей убежища. Указам, которые могут нарушать международные конвенции по защите прав беженцев, — нет счета, но они быстро блокируются судами, в которые обращаются правозащитные организации. В целом обстановка напряженная, мы слышим о рейдах, о задержаниях и о массовых депортациях. Мы носим с собой документы, подтверждающие наш статус, и номера телефонов адвокатов.

— Что вас удивило в Америке?

— Нас удивляют люди, мы к такому не привыкли. Они такие доброжелательные, каждый день, со всеми. На нашей родине я неоднократно слышала насмешки про фальшивые улыбки американцев. Так вот — они не фальшивые. Я считаю, это огромная работа с обществом. Быть грубым, демонстрировать плохое настроение — это неприлично. Может быть, в какой-то момент люди искусственно улыбаются и желают хорошего дня, но этим создается настоящая дружественная обстановка. Это цепная реакция. В итоге все заряжены позитивом и хорошим настроением. Жить в таком обществе после России, где норма — грубость, это настоящее волшебство.

— А отношение к мигрантам?

— Помните, какое отношение к мигрантам в России? Сейчас мы сами оказались в таком же положении. И если бы к нам тут относились так же, я не знаю, как бы мы выжили. На нас уходят их налоги, и они так хорошо к нам относятся. Они так терпеливо ждут, пока мы наговорим в Гугл-переводчик, и потом наговаривают в него для нас сами.

Нас удивляет, насколько распространена тут бумажная почта. Помимо всех бумажных писем, уведомлений, по почте приходят важные персональные документы: удостоверения личности, водительские права, грин-карты, номера социального страхования. Их почтальон просто кладет в почтовый ящик.

Еще тут не празднуют Новый год так масштабно, как привыкли мы. 31 декабря мы приготовились гулять полночи, а все спят.

Это замечательная страна. God bless America (Боже, благослови Америку). Мы нашли здесь спасение: безопасность, отсутствие преследования нас со стороны государства как семьи, соблюдение прав личности, помощь и достойная жизнь людей с инвалидностью. У нас до сих пор просто нет слов, как мы благодарны этой стране и этому штату за такую большую и всеобъемлющую помощь, за возможность мягко интегрироваться в общество.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.